Бессальтон шевельнулась на своем сидении, и Дикар с серьезной улыбкой повернулся к ней.

– Я хочу кое о чем спроси тебя, – сказала Бессальтон, отводя взгляд. – Старшие спят под камнями у основания Обрыва. Они не могут говорить с нами. Откуда нам знать, что они сказали бы, если бы могли говорить? Или, – неожиданно ее взгляд и голос стали насмешливыми, – или ты собираешься рассказать нам, что Старшие говорили тебе во сне?

– Да, Бессальтон, – улыбнулся Дикар, – я собираюсь рассказать, что они говорили мне во сне.

Бессальтон широко развела руки.

– О, – воскликнула она, – если ты созвал Совет, чтобы рассказать нам о своих снах, я тоже вижу сны, и, хотя я Босс Девочек, я никогда не созывала Совет, чтобы рассказать о них. Я рассказываю их другим Девочкам, когда нам не о чем говорить.

И она рассмеялась, и остальные подхватили ее смех, и рассмеялась вся Группа.

Этот смех бил по Дикару, но он сидел неподвижно, с бесстрастным лицом. Немного погодя смех стих, и Группа успокоилась.

– Этот сон, Бессальтон, – заговорил Дикар так, словно его не прерывали, – на самом деле не сон, а воспоминания о Давным-Давно, когда Старшие привезли нас сюда, и еще немного о том, что было раньше. Может, ты тоже это помнишь, Бессальтон. Ты должна помнить, потому что ты есть в этом моем сне-воспоминании. Ты помнишь, Бессальтон? – Он держал ее взгляд своим. – Постарайся, Бессальтон. Ты помнишь ту ночь?

Она не пыталась вспомнить. Она старалась оторвать свой взгляд от взгляда Дикара, но не могла.

– В этом моем сне, Бессальтон, ты в длинной полутемной пещере. – Голос Дикара звучал ровно, он казался тихим, но на поляне все его слышали. – В этом сне ты испугана. Ты боишься грома, звучащего над пещерой, грома смерти, который обрушивается на Город у тебя над головой. Ты боишься того, как дрожит и трясется земля. Ты цепляешься за мать. Ты не плачешь, только дрожишь от этих ударов смерти. Трои руки вокруг шеи твоей мамы, а мама одной рукой крепко держит тебя. Что говорит тебе мама, Бессальтон?

Бессальтон прижала дрожащую руку ко лбу.

– Нет, куколка, говорит мама. Нет, Бесс, любимая. Но помогает не то, что она говорит, а то, что она прижимает меня к себе, гладит меня рукой по голове.

– Тогда ты помнишь, как прекратился гром, – сказал Дикар, – и как послышался Голос, усталый Голос из радио, которое было в той пещере. Ты помнишь, что он сказал, Бессальтон?

– Я… почти помню, Дикар. Почти… но не совсем…

– Я помню, Бессальтон, потому что снова и снова слышал его в своих снах. Он обращался не к нам, детям, но к матерям в пещере. Он сказал им, что надежды не осталось, что орды захватили всю страну, кроме нашего Города, и что этот Город тоже вот-вот падет. И еще он сказал, что осталась одна щель в линии, окружившей Город, и что матери должны сражаться, чтобы удержать эту щель. А мы, дети, сможем уйти из Города через эту щель и спастись.

Это сумерки нашего дня, продолжал Голос, Бессальтон, нашей Америки. Если есть какая-то надежда на завтра, то только в маленьких детях. Если они погибнут, погибнет Америка. Если они выживут, тогда в каком-то завтра, которое мы не можем предвидеть, Америка оживет… Ты помнишь этот Голос, Бессальтон?

Ее глаза были широко раскрыты, и в них была боль.

– Я помню Голос, Дикар.

– Теперь ты помнишь Голос, Бессальтон, – воскликнул Дикар, отпуская ее взгляд и обращаясь к Группе, – и теперь вы все его помните, Мальчики и Девочки Группы. Голос, который вы помните, это Голос Старшего. Этот Голос послал наших матерей на смерть, чтобы мы могли жить, послал Старших отдать свою жизнь, чтобы мы выжили. Наши матери умерли, Старшие умерли, но не ради нас, Мальчики и Девочки, но ради страны, которую представляет этот флаг, ради надежды на Завтра.

И это Завтра пришло, Группа. Это Завтра Сегодня!

Теперь никто не смеялся. Бронзовокожие, с прямой спиной, Мальчики и Девочки не произнесли ни звука. Дикар продолжал говорить. Спокойно и ровно рассказал он Группе, что видел в Далекой Земле, рассказал об оградах концентрационных лагерей из колючей проволоки, о высохших телах, висящих на столбах на перекрестках, о хлыстах азиафриканцев, заставлявших белых мужчин и женщин работать.

Потом Дикар рассказал о Тайной Сети. Рассказал, как предводители один за другим попадали в руки азиафриканцев, он рассказал о Норманфентоне, который храбро сражался в горах на севере, был захвачен азиафриканцами и завтра должен быть повешен.

– Мы можем спасти Норманфентона, – закончил Дикар. – И если мы его спасем, это даст нашим людям новую надежду, новую силу, чтобы спасти Америку. Но чтобы спасти его, мы должны нарушить старейший и самый главный Запрет Старших. Мы должны спуститься с Горы, перестать быть Мальчиками Девочками Группы, но стать Мужчинами и Женщинами Америки.

И когда мы это сделаем, моя Группа, возврата назад не будет. Мы больше не сможем найти безопасность, которую дали нам Старшие здесь на Горе. Мы будем жить в опасности и в страхе, и, если не все из нас умрут, некоторые умрут определенно. Поэтому я не могу приказать вам идти за мной, чтобы спасти Фентона. Я только могу попросить вас. Выбор за вами.

Дикар замолчал, и на поляне стало тихо, но в ярких глазах Группы он читал решение. Он победил.

– Подождите!

Это сказала Бессальтон. Она встала и обратилась к Группе.

– Подождите! – воскликнула она. – Подождите, мои братья и сестры из Группы, прежде чем принять решение, к которому призывает Дикар. Вы выслушали его рассказ о Времени Страха Давным-Давно и вспомнили его, как вспомнила я. Вы слышали его рассказ о том, как страдают люди в Далекой Земле, и вас наполнили ужас и жалость, как и меня. Вы хотите помочь этим людям.

Но подумали ли вы, как думаю я сейчас, о нашей жизни на Горе, о том, как мы работали вместе? Подумали ли о том, что Гора дала нам все необходимое и нам не нужно ничего, что может нам дать Далекая Земля? Подумали ли вы о том, что мы группа, что мы сами создали для себя свой образ жизни, что люди Далекой Земли – чужие для нас?

Мы Группа! – воскликнула она. – Здесь у нас свобода и справедливость для всех. Мы можем с ужасом думать о том, что происходит с людьми в Далекой Земле, можем жалеть их, но то, что с ними происходит, не делает нашу жизнь здесь хуже или лучше.

Дикар видел, что лица в Группе меняются. Некоторые уже встали на сторону Бессальтон, другие еще сомневаются, но есть и верные ему… Не ему!

Неожиданно Дикар понял, что борьба не между ним и Бессальтон, а между системой мыслей, которая говорила через него, и той, что говорила через Бессальтон.

Лес подхватил ее голос и поглотил его, и на поляне воцарилась тишина.

И из лесной тени вышел человек, который когда-то был высоким, а сейчас согнулся, человек со шрамами от хлыста на худом теле, с лицом в морщинах и с седыми волосами. Джондоусон остановился перед ними, словно один из Старших проснулся и вышел из-под камней у основания Обрыва.

– Могу я обратиться к Группе, Дикар и Бессальтон? Могу я сказать то, что поможет Группе принять решение?

– Нет, – быстро ответила Бессальтон. – Нет. Это Совет Группы, и ни один чужак не имеет права здесь говорить.

Мышца дернулась на щеке Дикара.

– Какое право ты имеешь говорить «нет», если кто-то просит разрешения выступить перед Группой? – Дикар повернулся к Группе. – Что скажете? – воскликнул он. – Согласны выслушать Джондоусона?

Группа загомонила, но ни один голос не ответил.

– Я предлагаю показать руки, – воскликнул Дикар. – Те, кто не хочет слышать Джондоусона, поднимите руки.

Высоко поднялись руки. Много рук.

– Опустите, – сказал Дикар. – Теперь поднимите руки, кто хочет, чтобы Джондоусон говорил.

Высоко поднялись руки. Много рук.

– Опустите, – сказал Дикар и повернулся к Бессальтон. – Что скажешь, Бессальтон? Что решит Группа?

Бессальтон серьезно посмотрела на него.